«Алиса в Стране Чудес» – отражение Оксфорда?
«А она все падала и падала» — девочка Алиса из сказки странного преподавателя математики колледжа Christ Church в Оксфорде. Время, перепрыгнув через 20 век, скопило вокруг знаменитой кроличьей норы, похожей на глубокий колодец, немало «правдивых историй». Чаще всего Чарльза Латвиджа Доджсона, лингвистической игрой превратившего себя в
Льюиса Кэрролла, подвергают психоанализу. Ухающие совы подсознания летают над семилетними девочками, которых доктор из Оксфорда фотографировал в одежде и без.
Реверансы в воздухе во время падения — привычное дело. Скажите, что это не так, и ваши слова станут неправдой, как эта осень, сшибающая с ног безрукую реальность. Кто не читал в детстве приключения Алисы, тот, наверное, тоже падок до сновидений, но не так, как та девочка, которая летела вниз по кроличьей норе. Глубокие колодцы и апельсиновые джемы, Белые Кролики и веселые стишки, несчастные съеденные устрицы и тихая песня черепахи Как-бы… Давайте посмотрим, читатели «i», сколько в этой сказке подлинного Оксфорда. Заглянем, как можем, в викторианское время и узнаем: снился Оксфорд доктору или — наоборот?
Девочка и декорация
Вряд ли поспоришь, что Оксфорд, древнейший англоязычный университет Европы — не сон, а вполне доступная многим, буклетная реальность. Престижное место этот «бычий брод». В любом путеводителе или заметке обязательно прочтешь, что у каждого колледжа в этом городе-университете — «своя история».
Christ Church — колледж Церкви Христовой, построенный в 16 веке, при
Генрихе Восьмом, самый большой. Домовой церкви колледжа больше 1000 лет. Башня Св. Фомы над воротами построена в 1682 году по проекту архитектора Кристофера Рена. Внутренний двор и сегодня охраняет привратник. Декорацию до сих пор традиционно дополняет — декан-священник.
В кабинете, который с 1851 года 47 лет принадлежал преподавателю Доджсону, сохранилась конторка, за которой часами простаивал неженатый человек в темном платье, разбирая корреспонденцию, старательно занося данные о полученных и отправленных письмах в два специальных регистрационных журнала. У математика Доджсона — куратора Клуба профессоров колледжа было особое, почтительное отношение к любой форме эпистолярного жанра, он поделился с ним в эссе «Восемь или девять мудрых слов о писании писем». Согласно викторианской падкости на все необычное, эссе было выпущено в виде книги размером с почтовую марку. Подсчитано, что с 1861 по 1892 год доктор отправил 98.921 письмо.
За пределы колледжа диакон-математик выезжал только в театр и еще погостить у многочисленных родственников или знакомых, за границу путешествовал один раз. В Россию. Она удивила его жадностью извозчиков («некоторым людям угодить очень трудно», — записал он в дневнике), спектаклем «Волшебная лампа Алладина», шириной петербургских улиц и вкусной ресторацией. Меню российских ресторанов Кэрролл в английской транскрипции тщательно переписывал в дневник. Особенно ему понравились «soop ee pirashkee».
Окна оксфордского университетского музея до сих пор предлагают рассмотреть чертей, горгулий и кроликов работы художника Джона Тенниела, иллюстрировавшего первое издание путешествий Алисы в чудесную страну, вышедшее в 1865 году в издательстве «Макмиллан». До конца 70-х прошлого века можно было потрогать вяз, посаженный Алисой Лидделл в день бракосочетания принца Уэльского. Тогда девочка получила от Доджсона праздничную открытку с гирляндой цветов. Но вместо традиционного «Желаем им счастья!» Кэрролл написал: «Счастья?! Вряд ли оно у них будет». Алиса записку сохранила. Аллею из-за вязовой болезни срубили. Зато осталась калитка в саду Christ Church. Ее непременно показывают туристам, как ту самую калитку, через которую якобы исчез Чеширский Кот, оставив после себя улыбку, «когда все остальное уже пропало».
Остался Шелдонский театр и знаменитая Бодлеанская библиотека Оксфорда, где доктор Доджсон и Джон Тенниел, разглядывая средневековые моды, нашли одежду для героев сказочной повести. В которой во времена Кэрролла хранилась тщательно изучаемая оксфордскими интеллектуалами рукопись англосаксонской поэмы 8 века «Беовульф». Обитатели Оксфорда любили «мир королей и дружинников, мир пиров, битв и поединков». Осталась традиция стремительной перемены блюд во время совместных оксфордских обедов студентов и преподавателей, сидящих на возвышении. Во втором путешествии Алисы — в Зазеркалье так же стремительно происходит обед у королевы и знакомство с пудингом и бараньим боком. Остались пасущаяся живность и приток Темзы, где 4 июля 1862 года во время лодочной прогулки Кэрролл отправил свое пристрастие в сказочное путешествие.
Остался деканат и комната отдыха, куда преподаватели приходили для разговоров за чашкой чая. Именно здесь семидесятилетний Кэрролл в последний раз встретился со своей старой знакомой Алисой, пригласив ее на чай:
«Возможно, Вы предпочтете прийти в сопровождении кого-нибудь; решение оставляю за Вами, лишь заметив, что, если с Вами будет Ваш супруг, я приму его с большим (зачеркнуто) великим удовольствием (я зачеркнул слово „большим“, потому как оно двойственно, опасаюсь, что, как и большинство слов). Я не так давно познакомился с ним в нашей комнате отдыха. Мне было тяжело смириться с тем, что он муж той, которую я по-прежнему, даже сейчас, представляю себе семилетней девочкой».
Она не была «обычной девочкой», дочь декана Генри Лидделла. Она была девочкой Оксфорда, консервативного и «наивного», одновременно. Преподобный Генри Лидделл приятельствовал с королевской семьей, принцы Уэльский и Леопольд учились в Christ Church. Принц Леопольд какое-то время даже ходил в женихах Алисы. Королева Виктория не дала согласия на брак, Леопольд женился на немецкой принцессе, назвал свою дочь в честь бывшей невесты, а подруга доктора Доджсона, повзрослев, вышла замуж за Реджинальда Хагривза, не принца, но тоже студента колледжа. Круг семьи Лидделлов был — буквально — живописный. Уроки рисования Алиса брала у Джона Рескина, когда-то студента Christ Church. Копировала картины Уильяма Тернера, была знакома с прерафаэлитами, с Данте Габриэлем Россетти, который, реформируя эстетическое восприятие Великобритании хорошо продуманными архаизмами, создавал полотна «потаенно эротические». С ним и другими художниками часто проводил время в беседах приближенный к семье преподобный Доджсон, консерватор по политическим убеждениям, ценитель женского тела, созданного кистью на полотне. Студенты Christ Church недолюбливали его лекции, считая их скучными. К тому же доктор от волнения заикался. «До-до-Доджсон», — говорил он, знакомясь.
Белый Кролик Плюс Додо
«Оглянувшись в последний раз, она увидела, что они засовывают Соню в чайник» — это последняя картинка безумного чаепития, проводившая Алису в следующую главу, — резвая детская шутка сестер Лидделл, называвших «соней» старую няньку.
Шляпник (Hatter) не только карикатура на торговца мебелью из Оксфорда по имени Теофилиус Картер, чудаковатый нрав которого смешил студентов и преподавателей. Шляпных дел мастер вместе с Мартовским Зайцем — признанные в Британии фольклорные безумцы. Шляпник сошел с ума из-за вредного состава, с помощью которого готовил болванки для шляп. Мартовский заяц околдован безумием весны.
Эти персонажи «Страны чудес», пожалуй, самые забавные. Их абсурдный разговор с Алисой разошелся на цитаты. А они сами — возникли в доме доктора Доджсона, большого любителя устраивать в 6 часов вечера подобные безумные чаепития. В это время к нему на чай приходили три дочери декана Лидделла вместе с ученой и вредной гувернанткой мисс Прикетт, квинтэссенцией всех гувернанток. (Кэрролл поместил ее в сон в виде Мыши, рассказывающей Алисе про
Вильгельма-Завоевателя.) Гувернантку дети прозвали «Колючкой» (Pricks сокр. от Prickett — «колючка»). Иногда мисс Прикетт заменяла вышеупомянутая нянька, всегда подавленная, как сонливый зверек.
Дом в Оксфорде с двумя угловыми башнями и медной дощечкой «Преподобный Ч. Л. Доджсон» был населен диковинными вещицами. Коллекцию музыкальных шкатулок, часто заводимых для знакомых, и шкатулок с секретом дополнял «американский органчик». Крутишь перфорированную бумажную ленту — органчик играет. Музыкальные шкатулки доктор Доджсон переделывал так, чтобы мотив звучал наоборот. Попросту делая началом — конец, а конец — началом. Когда к Доджсону приходили гости, он запускал механических животных: шевелился заводной медведь, по комнате кружила летучая мышь.
Первый биограф и родственник Доджсона, преподобный Стюарт Коллингвуд рассказывает: когда автор «Алисы» отправлялся в недолгое путешествие к знакомым детям, многие диковинки он брал с собой, «каждый предмет был аккуратно завернут в бумагу так, что в его чемоданах было столько же бумаги, сколько других полезных вещей». Безумное чаепитие сопровождалось загадками, играми, стихотворными турнирами и словесными фокусами. Мир переворачивался вверх ногами. Дети смеются, Кэрролл доволен.
В хорошую погоду устраивали пикники, в Ботаническом саду искали червяков и улиток. К улиткам Кэрролл с детства питал неиссякаемый интерес. Со стен Мертон-колледжа можно было срисовывать горгулий, драконов и единорогов.
Или, доктор Доджсон и сестры Лидделл, шли в Университетский музей. В музее разглядывали птицу Додо, «глупого-доверчивого» нелетающего дронта с острова Маврикий. Птица жила на Земле тысячелетия, пока человек не употребил «глупых» птиц всех подчистую в пищу. Кэрролл представил дронта (вернее, то, что от него осталось, — голову и лапу) торжественно: «Теперь вы увидели кого-то, кого больше нет». Белый Кролик, вечно спешащий по государственным делам, — это Кэрролл, вечно опаздывающий на собрание ученого совета, и птица с острова Маврикий, сообщающая сказочной Алисе, что в сказочном марафоне «победили все! И каждый получит награды!», как известно, тоже он.
Доктор Доджсон, как Белый Рыцарь из «Зазеркалья», любил изобретать «пудинг из промокашки». Для удобства он придумал дорожные шахматы, изобрел правила для проверки делимости на 17 и 19. В дневниках Кэрролла много тщательных записей: «Изобрел заменитель клея для заклеивания конвертов, … приклеивания мелких предметов к книжкам и пр. — а именно бумагу, смазанную клеем с обеих сторон» (18 июля 1896 г.). Или: «Изобрел упрощенный метод денежных переводов: отправитель заполняет два бланка перевода, один из них подает для пересылки на почту — в нем содержится номер-код, который должен назвать получатель для того, чтобы получить деньги. Думаю послать правительству это предложение вместе с предложением двойного тарифа на письма, посылаемые в воскресенье. Изобретательный день!» (16 ноября 1880г.)
Кухня Герцогини
Волшебное путешествие Алисы, конечно, не метафора университетской реальности. Оксфорд во времена
королевы Виктории умел скрывать свою эксцентричность. Студентам Christ Church, заказавшим к завтраку одно яйцо, подавали два. На всякий случай, так как одно из «завтрашних» яиц могло оказаться несвежим. Любимые доктором Доджсоном водевильные превращения и сценические штучки, развлекающие воображение, в нем и жили — как «кисельные барышни» в колодце. Театр преподобный Доджсон любил так же сильно, как упражнения в математической логике, разглядывание живописных полотен с «обнаженными женщинами» и фотографические штудии. (К сказкам своим под конец жизни Кэрролл охладел, считая, что они забирают у него славу талантливого ученого.)
Пространство Белого Кролика и птицы Додо — не фотография и тем более не сатира на оксфордское общество. Романтическая ирония Кэрролла, как и полагается художественному тексту — фантазия его ума, с лингвистическим азартом испытывающая границы языка.
В пределах романтического нонсенса может скрываться все что угодно. Спросите хоть у Шалтая-Болтая, известного, вполне «оксфордского» лингвиста из «Зазеркалья». Слово, как ребенок, вынесенный Алисой из перечного дома герцогини, как только его выносят из контекста, превращается в резвого поросенка, не желающего быть спеленутым. Искать прототипов герцогини, кухарки и тем более поросенка не советовал сам доктор Доджсон.
Исследователи от разных наук бьются над загадкой Шляпника, в переводе Н. Демуровой — Болванщика: «Why is a raven like a writing desk?» («Чем ворон похож на конторку?») Отгадок скопилось тьма тьмущая. Например, существует лингвистическая отгадка: оба эти английских слова начинаются одним и тем же звуком [reivn — raitin desk]. Для самого Кэрролла загадка поначалу отгадки не имела, но когда к нему начали приставать с расспросами, понадобилось продолжить игру. В предисловии к изданию «Алисы» 1896 года незадолго до смерти он замечает: «Меня так часто спрашивали о том, можно ли найти ответ на загадку Шляпника, что мне следует, пожалуй, запечатлеть здесь вариант, который мог бы, как мне кажется, быть достаточно приемлемым, а именно: „С помощью того и другого можно давать ответы, хоть и плоские; их никогда не ставят не той стороной!“ Впрочем, это мне пришло в голову уже позже; загадка поначалу не имела отгадки».
«Алиса» — головоломка смешная и гениально-жутковатая одновременно. Неребенок заметит в шутках и инверсиях не только увлекательное, но и то, что называют «замученное философией ничто». Ничтожный — подтекст у диалога Алисы и Грифона на суде. Глядя на присяжных, Алиса спрашивает: «Что это они пишут?.. Ведь суд еще не начался…» Грифон отвечает: «Они записывают свои имена. Боятся, как бы их не забыть до конца суда». — «Вот глупые!»
Н. Демурова, специалист по Кэрроллу, рассуждая о мастерстве переводчика, сказала в одном из интервью, что подстрочный перевод «Алисы» делает текст отталкивающим. Сновидения Кэрролла, избавленные чужим языком от легкой иронии, открывают «трогательное сходство» автора с Гумбертом Гумбертом, героем набоковской «Лолиты». Об этом сходстве говорят рисунки Кэрролла к «Алисе» — болезненная детская готика математика из Оксфорда.
В предисловиях к «Стране чудес» часто цитируют Владимира Набокова: «Как и все английские дети (а я был английским ребенком), Кэрролла я всегда обожал». Это не помешало выпускнику Кембриджа заметить: «Если внимательно ее (повесть Кэрролла) читать, то вскоре обнаружится — как юмористическое противостояние — наличие вполне прочного и довольно сентиментального мира, скрывающегося за полуотстраненной мечтой». Набоков интересовался пикниками Кэрролла, но не любил маленьких девочек. А может быть, стеснялся своей первой книжки — перевода «Алисы», в котором он спустя время нашел довольно много неточностей.
Чеширский Кот и классические муки
«Занятия почему так называются?.. Потому что на занятиях мы у нашего учителя ум занимаем… А как все займем и ничего ему не оставим, тут же и кончим». — Вот формула обучения Грифона, существа геральдического и гордого, двойной природы, языческой и христианской. «Алисин» Грифон получил «классическое образование», как и сам доктор Доджсон, умонастроением — платоник, разделявший, как тогда многие, метафизические взгляды Шлегеля, что хаос отдельно — разум отдельно. Романтик Доджсон, дьякон англиканской церкви, в вечные муки, уготованные грешникам после жизни, не верил. Сомневался, похоже, по поводу утверждения «все мы — только снимся Господу». Отдавал должное красоте православных богослужений, хаживал в синагогу.
В главе «Черепаха Как-бы и ее повесть» Алиса получает урок классической философии наоборот. Ей снится известный в то время школьный парадокс о неуязвимом Ахиллесе и черепахе. Ахиллес бегает быстрее черепахи, но черепаха, тем не менее, всегда впереди, так как всегда ближе к точке старта. Алиса появляется как свидетель «третий», которому два существа, классически медленное и классически быстрое, дают урок «тише едешь — дальше будешь». Кэрролл дополняет его собственным выводом — бег «от» и «к» приводит к убыванию времени. Борхес назвал это открытие Кэрролла «бесконечным рядом убывающих расстояний».
Убывающая жизнь останавливается в сновидениях. По крайней мере, у нее появляется граница — символ. Оксфордская радость доктора Доджсона, любовь его ночей бессонных — «чистая математика», помещена в книжку в образе Чеширского Кота. Привлекательная гармония чистой науки управляет хаосом, как Чеширский Кот своей зримостью. Растворяясь по собственной надобности, кот оставляет взамен лишь чистый знак. У Чеширского Кота в остатке — славная, между прочим, беззубая и безгубая, улыбка, ничего общего не имеющая с обаянием Вупи Голберг.
«Стать бы чеширской мышью — ломовой улыбкой без плоти», — пожелал себе сложный филолог Михаил Гаспаров. Доктор Доджсон родом из чеширских мест. Коты там особенной масти — шерсть цвета персика, хватка — тигриная. «Улыбается словно чеширский кот», — говорит популярная английская пословица. В Оксфорде времен Кэрролла ученые преподобные мужи вели продолжительную дискуссию, выясняя происхождение кошачьей улыбки. Большинство полагало, что пословица пошла от вывесок у входа в старые таверны Чешира. Вывески изображали леопарда со щитом в лапах, их писали «местные мазилы», конечно, не видавшие леопардов. Поэтому зверь у таверны походил на родную чеширскую хвостатую натуру, награжденную губастой мордой большого зверя. Некоторые оксфордцы вели пословицу от сыра, которым славилось графство. Сырной голове в средние века придавали форму улыбающегося кота.
Доктор Доджсон, автор «Математических курьезов» и «Символической логики», преподнес в подарок Алисе кота высокого интеллекта — загадку на убывание.
Сухой остаток
«Ты не должна пугаться, когда обо мне говорят дурно, если о человеке говорят вообще, то кто-нибудь непременно скажет о нем дурно», — писал Кэрролл сестре. О докторе Доджсоне судачили в Оксфорде, за приемлемой для англичан маской чудака и эксцентричного джентльмена подозревали существование одинокого эротомана, полного грусти и печали. Его сказочная повесть стояла на книжных полках рядом с Библией, мамаши и гувернантки водили к преподобному детей, присутствуя на фотосеансах, где их маленькие «ангелы снимали одежды». Кэрролл, оставив занятия фотографией, разослал родителям письма с просьбой забрать негативы. Матери его моделей на просьбу не ответили. Кэрролл уничтожил практически все снимки.
Из рассказа «Фотограф на съемках»:
«…Чувства переполняли меня. Слезы стояли у меня в глазах, и я подумал: «Мечта всей моей жизни свершилась! Я сфотографирую Амелию!»
«…Я изрядно устал и запыхался, но мысли об Амелии придавали мне силы. Я выбрал наиболее выгодную точку съемки… и, прошептав: «Для тебя, Амелия!», снял крышку с объектива. Через 1 минуту 40 секунд я водворил крышку на место. «Съемка закончена! — закричал я в неудержимом порыве, — Амелия, ты моя!»
После смерти Доджсона зимой 1898 года родственники, согласно университетскому правилу освобождая в один день его преподавательские комнаты в Оксфорде, сжигали пакеты, на которых было написано: «В случае моей смерти уничтожить не вскрывая». Его «child-friends» выросли, их воспоминания о веселом выдумщике и друге детей трогательны, иногда чересчур вычурны и слащавы. Каждая, повзрослев, пользовалась лукавым правом жизни считать себя самой любимой девочкой Доджсона.
Викторианская двусмысленная эпоха, доведя любовь к ангельской чистоте и невинности до состояния обостренного эротизма, оставила доктору Доджсону его privacy. Модернистская эпоха с наслаждением заново открывала для себя гениального чудака и его безобидную страстность. Льюис Кэрролл, придерживаясь средневекового номинализма и любя точную науку, считал, что название не имеет ничего общего с объективным миром. Оно — всего лишь словесный знак, означающий только то, что в него вложено — «не больше и не меньше». Поэтому, как сказал Набоков, «он, как многие викторианцы — педерасты и нимфетолюбы, — вышел сухим из воды». А миссис Лидделл предупредительно сожгла письма Кэрролла к девочке Алисе из Оксфорда.
© Мария Мишуровская
Впервые опубликовано на сайте Иностранец
